Тамара Сон (Михеева), Челябинск. Детская литература. I место Юркины бумеранги Тай Летние истории ЮРКИНЫ БУМЕРАНГИ Бумеранги - это лошади. Они живут на одном мысе, едят желтую траву, а на закате смотрят печальными глазами на море. Еще у всех Бумерангов рыжеватая гладкая шерсть и медная жесткая грива. Маленький Юрка был в этом уверен. Он рисовал лошадиные морды на запотевшем стекле и повторял это странное, незнакомое слово: Бумеранг. Бу-ме-ранг. Бумеранги. Юрке хотелось побольше узнать об этих лошадях, но мама всё время была занята: она писала папе письма на Север и рассказывала об этом Юрке перед сном. Однажды Юрка засомневался, что Бумеранги - это рыжие лошади с мыса, потому что он услышал через открытую форточку, как мальчишки кричали во дворе: - Миха, пойдем на пустырь, в бумеранг играть! Мама сидела за своим большим столом и рисовала картинки к одной детской книжке - завтра она отнесет их в редакцию. Юрка не хотел её отвлекать, но он не мог понять, как в рыжих лошадей с печальными глазами можно играть на пустыре. - Мам, а Бумеранги - это лошади? - Угу, - рассеяно ответила мама, не отрываясь от работы. Юрка успокоился. Он понял, что мальчишки просто представляют, что к ним пришли Бумеранги. Конечно, ведь каждому хочется подружиться с рыжими лошадьми, которые по вечерам смотрят с мыса на море. Иногда они Юрке снились. Они приходили то поодиночке, то целым табуном, смотрели ему в глаза и брали с его рук белые кусочки сахара. Юрка просыпался счастливым. Ни в школе, ни во дворе он никому не рассказывал о Бумерангах: у него не было друзей. Больше всего Юрке хотелось, чтобы поскорее приехал с Севера папа и повёз бы его на тот мыс, где пасутся рыжие лошади, но папы так давно не было, что он его уже и не помнил. Юрка внимательно слушал мир. Он был ему мало знаком. В детский сад Юрку не водили, он жил с бабушкой в деревне, бабушка его сама лечила, "на ноги подняла", потому что Юрка очень больным родился, а мама все разбиралась тогда в своей жизни. Там, в глухой маленькой деревушке, всё для Юрки было знакомо и понятно. Трава была мягкая, послушная, говорливая. Собаки - добрые. Люди - ласковые. В городе иначе. Бабушка сначала тоже приехала с Юркой и мамой в город, готовила им завтрак и вздыхала, слушая как мама помогает делать Юрке уроки, но потом устала и вернулась туда, где коровы звенят по утрам колокольчиками, а летними ночами мальчишки уходят в ночное. Среди их коней встречаются похожие на Бумерангов. Сначала, в городе, Юрке не снились Бумеранги, но однажды ночью он проснулся в грозу, и когда вспыхивало молнией небо, на стену ложилась тень. Она была похожа на силуэт лошади с жеребенком... Наверно там, на мысе, поросшем желтой степной травой и низкорослым кустарником, жеребята рождаются глубокой осенью, когда воздух тревожный, густой, а небо низкое, цвета стали. У жеребят тонкие ноги, они подкашиваются, но за зиму окрепнут, и к новому лету жеребята смогут вместе со взрослыми лошадьми провожать в море закат. И глаза у них тоже станут грустными. Юрке хотелось знать о Бумерангах больше, но не в одной книге не было про них написано. - Мам, кто такие Бумеранги? - Ну, они всегда возвращаются, - как обычно рассеяно ответила мама, не отрываясь от письма папе на Север. - Юрик, ты же видишь, я работаю. - Они всегда возвращаются, - Юрик знал это. Куда бы ни уходили Бумеранги, по каким бы степям, холмам ни скакали, на закате все возвращаются на мыс и смотрят в море. Юрке очень хотелось знать, о чем они думают, безмолвно застывая на берегу. Но даже приходя к Юрке во сне, Бумеранги не открывали своей молчаливой тайны. - Я написала папе, чтобы он привез тебе бумеранг, - сказала мама Юрке перед сном. Юрка не удивился: папа все может, но ему не хотелось, чтобы хоть одного рыжего Бумеранга увозили с мыса в душный город, где нет моря. - Мам, ты все время пишешь папе письма, а он нам нет... - Папа много работает, Юрик. На следующий день мама прибежала домой веселая, счастливая, сбросила мокрый от весеннего дождя плащ. Звонко чмокнула Юрку в макушку. - А нам с тобой Письмо! - Письмо?! От бабушки! - соскочил с подоконника Юрка. - От папы!!! Письмо было замечательное и папа был такой, который сможет увезти их к Бумерангам и услышать пушистую траву в бабушкиной деревне. Но только слишком его почерк был похож на мамин... А потом пришло лето с жаркими ливнями и грозами, с тополиной метелью и солнцем. Все чаще мама стала задерживаться после работы. Юрка хотел ехать к бабушке, но однажды утром на его постель сели мама и бородатый мужчина. - С добрым утром, сын. Мама взлохматила Юркины волосы. У нее были необыкновенно счастливые глаза. - Это тебе - бумеранг, - и он протянул Юрке странно изогнутую деревяшку. Они пили чай с конфетами и лимоном, катались в парке на качелях, и папа поднимал Юрку и маму прямо в небо. У Юрки бухало сердце, а мама по-девчоночьи визжала. Они ели мороженое на Набережной, глядели в небо и пускали ракеты. А ночью Юрка тихонько всхлипывал в подушку. Бумерангом оказалась эта нелепая палочка, пусть даже красивая! И пусть даже папа здорово пускает ее с балкона, так, что она возвращается! Но на мысе у моря нет рыжих лошадей с печалью в глазах! - Юрка... ты что? Ему не объяснишь, даже если он ПАПА! - Ну-ка подвинься. У папы были сильные руки, они обняли Юрку за плечи, а голос тихий и такой, которым рассказывают сказки: - А знаешь, сын... Далеко на Юге есть море. Там, на берегу, живут лошади. На закате они кажутся рыжими. Это очень умные лошади. И очень сильные. Они не раз спасали от беды людей. Но почему-то грустят, особенно когда солнце садится в море. Лошади собираются на берегу и смотрят ему вслед. Наверно, им жаль расставаться с Солнцем, а может, у них есть какая-то тайна... Ну, конечно, папа просто не знает, что эти лошади - Бумеранги. Взрослые много не знают. Вот и называют вещи не своими именами. Странные люди - эти взрослые. Но не все - Юрка теперь это понимал. Некоторые знают Бумерангов, грустят о море и пишут письма на Север, чтобы однажды дождаться чьего-то возвращения... Алька Алька маленькая, а блестящий черный рояль на сцене очень большой. Поэтому Алька может спать на нем, положив под рыжеволосую кудрявую голову свернутый в подобие подушки нижний край бархатного занавеса. Занавес пыльный, но Алька привыкла так спать, потому что Алькина мама - режиссер, она руководит самодеятельным театром во Дворце культуры и у нее часто горят спектакли. Алька не понимает, как спектакль может гореть (он спички, что ли?), но она знает, что когда горят спектакли, начинаются ночные репетиции. Алька маленькая, это верно, но она не хнычет и не просится домой. Вовсе не потому что ее не с кем оставить: у нее есть верная собака Джемка и старшая сестра Наташа, которая уже ходит в школу. С Джемкой можно забраться под стол и играть в пещеру, а с Наташей сесть у окна и смотреть, как на самом высоком доме в городе бегут друг за дружкой буквы. Это называется - "бегущая строка". Наташа показывает Альке где какая буква и учит ее читать. Наташа всегда чему-нибудь ее учит, потому что она старшая и ходит в школу. Но Алька ей не завидует, она уже знает, что в школе ничего хорошего нет, ведь Наташа часто играет с ней в школу. Вот уже два года, как она ни во что другое играть не хочет, будто все другие игры забыла... Но без мамы дома все равно скучно, особенно когда надо ложиться спать. Наташка убежала на каток, а Алька пошла с мамой на репетицию. Во Дворце всегда интересно, даже если мама занята. Можно устроиться рядом с ней на соседнем кресле и смотреть, что происходит на сцене. Альке смешно, что у всех ее знакомых артистов другие имена и ведут они себя не так, как в жизни. Это называется спектакль. А у мамы - волшебные ладоши, она в них хлопает и спектакль останавливается. Даже если там происходит что-нибудь страшное, даже если дерутся на шпагах (хотя на драку это не похоже, а Владик с Шуриком будто танцуют, и синяков никаких нет), ссорятся или даже целуются - все, все замирают и смотрят на Алькину маму. Потому что мама все знает: как драться, как ссориться и как целоваться, где надо сесть, когда встать и из какой кулисы выходить. Артисты у мамы разные, есть очень даже старше мамы, совсем седые и с морщинками, как Алькина бабушка. Все называют их Иван Михайлович, Юрий Максимович, Анна Трофимовна, но и они все до одного слушают, что говорит Алькина мама. Репетиция тянется долго, и Альке надоедает сидеть на одном месте. - Далеко не ходи, - не отрывая глаз от сцены говорит Альке мама. Она далеко и не пойдет. Все, что во Дворце, это ведь не далеко, а из Дворца она не выйдет. За стенами зима. Одеваться самой трудно, шуба тяжелая. И хотя Алька очень-очень любит бегать по морозу раздетая и чувствовать, как колючие лапы щиплют за руки, за ноги, нос и живот, она решает не расстраивать маму. Мама всегда очень переживает, если увидит, что Алька бегает без шубы, думает, что Алька простынет, но Алька не простынет больше никогда. В парке весело: уже построили горку, и елку поставили, всюду огни, музыка... Но на катке Наташка, она увидит Альку без шубы и пожалуется Маме. Нет, не пойдет Алька в парк, лучше по Дворцу побродит. Во Дворце все свои, потому что все Альку знают. Дворец очень красивый. Всюду колонны, картины, лепные потолки, широкие лестницы, а перила у лестниц такие, что можно сесть верхом и скатиться вниз. Еще растут пальмы в кадушках, и везде зеркала от потолка до пола. В таких зеркалах помещается вся Алька, холл и кусочек лестницы. А сколько во Дворце закутков и коридоров! И Алька все их знает. Еще бы! Первый раз мама взяла ее с собой на работу, когда Альке было всего 2 месяца. Мама поставила ее коляску за кулисами, а сама вела репетиции. Если вдруг Алька просыпалась и плакала, мама объявляла перерыв и шла кормить Альку, а потом снова репетировала. Но Алька не думает, что так уж часто она плакала. Дворец у них большой, и кружков здесь много. Алька долго смотрит в замочную скважину в двери изостудии: нет ли противного долговязого мальчишки, который ее все время дразнит? Мальчишки нет, и Алька заглядывает. Ребята здесь все большие, но руководит ими художница из маминого театра. Утром в театре она придумывает костюмы и декорации к спектаклю, а вечером ведет этот кружок. Алька с ней дружит. Один раз Таня даже дала ей раскрасить буквы на большой афише. Таня Альке кивает: заходи, мол. Алька протискивается в дверь, усаживается у батареи. Таня дает ей бумагу и краски с кисточками. Здесь не то что в детском саду: красок много и кисточки разные-разные, а еще есть палитры и мольберты. Рисует Алька увлеченно, высунув кончик языка. - Забавная, - шепчет одна девочка за мольбертом другой и делает карандашный набросок на краю листа, очень похожий на Альку. Альке хочется нарисовать красивую даму в шляпе на качелях с цветами, но у нее не получается. Она расстраивается и уходит. Не все умеют рисовать. Ну и что? Будто обязательно всем уметь! Лучше пойти к эстрадникам, там много интересного. Пол обтянут зеленой ворсистой тканью, будто по траве ходишь, на полках пластинки стоят, их очень много, даже в театре столько нет; на стенах фотографии и афиши: где и когда выступал эстрадный оркестр. Алькин папа тоже есть на этих фотографиях. Алька долго на него смотрит, потом подходит к инструментам. Инструментов много, но больше всего разных труб. Они блестят и тяжелые. Альке нравится гладить их отполированные бока и смотреть на свое смешное отражение: Алькино лицо растягивается и перекашивается. Репетиция в оркестре уже закончилась, но никто не расходится, сидят, разговаривают, курят. Альку отсюда никто не гонит, потому что ее папа самый главный в оркестре ведущий, он все их концерты ведет. Только он сейчас в командировке. Папа часто ездит по командировкам в разные города и всегда что-нибудь привозит вкусненькое. Конфеты, например. Папа знает толк в конфетах, он наверное их столько перепробовал, и привозит всегда самые вкусные. И игрушки привозит. В прошлый раз привез желтую обезьянку, которая умеет кувыркаться, если ее завести. - Что, Алька, скоро папка приедет? - спрашивает ее дядя Веня. Он трубач и папин Друг. - Скоро, - уверенно заявляет Алька, хотя мама сказала, что через неделю. - Может, даже завтра. Алька смутно представляет, сколько это - неделя. И почему бы неделе не кончиться завтра? Ведь завтра - это так близко и понятно: уснуть, проснуться - вот и завтра! Еще открыты комната цирка и танцкласс, но Алька не идет туда, там все такие задаваки! Она спускается по широкой лестнице, придерживая пальцами подол платья, она та самая дама в шляпе. Очень красивая! Она - младшая дочь одного короля, все младшие дочки самые главные в любой сказке. В детском саду они с девочками часто играют. Придумывают сказку и играют в неё. Кто придумал сказку, тот - старшая принцесса, старшей тоже быть хорошо, все слушаются. А младшей бывают все по очереди. А мальчишки у них всегда разбойники. Кем же им еще быть? Алька часто придумывает сказку, поэтому младшей принцессой, в которую все всегда влюбляются, она бывает очень редко. Но ведь, когда одна играешь, можно быть кем хочешь... В фойе Алька забирается под бильярдный стол. Красная бархатная скатерть спускается до пола и кажется, что ты в домике. Нет, в пещере. Принцессу в шляпе похитили разбойники и посадили в пещеру. В пещеру проникает музыка и смех - это с катка. Алька выбирается из-под стола и смотрит в окно. На улице темно, но прожектор освещает весь каток. Здорово иметь коньки! Алька просит, просит ей купить, а мама все время говорит, что она ещё маленькая. А недавно сказала, что денег нет. Вот так всегда: стоит вырасти, так сразу деньги кончаются! А Наташкины коньки Альке велики даже с тремя шерстяными носками. Алька начинает кружится под музыку. Хорошо бы стать балериной и так кружиться, кружиться... - Аля, вот ты где! - Это Оля, мамина артистка. Она протянула Альке руку. - Пойдем чай пить. У нас перерыв. - Пойдем, - соглашается Алька. И они пошли. Когда проходили мимо лестницы, Алька зажмурилась, чтобы не смотреть вниз. Там внизу, в темноте (даже днем там темно!), живет Огневушка-Поскакушка. Она пляшет, поднимаясь по воздуху, машет платком и сердито усмехается, глядя на Альку. Она злая. Алька ее боится. И если не успеет зажмуриться, увидит Огневушку, то ночью потом заснуть не может. Это только в сказке она добрая, а на самом деле... Алька даже думать про нее боится и мимо этой лестницы старается не ходить. Но ведь сейчас она с Олей, взрослые всегда ходят там, где им хочется, и не боятся. Самое лучшее в репетициях - это перерыв. Есть перерывы маленькие, они называются "перекур", это неинтересно: все стоят курят в коридорчике у сцены, где написано "Не курить!" (Зачем написали? Все же здесь курят!). А большой перерыв - это то, что надо, настоящее чаепитие. Только бывает редко, когда "спектакли горят" и репетиции затягиваются за полночь. Артисты в такие дни приносят с собой разные вкусные вещи: варенье в маленьких баночках, печенье, оладушки. Варя всегда ватрушки приносит, а Алькина мама печет пирог с капустой. В большой перерыв ставят чайник в буфетной, накрывают стол. Когда Алька не занята, она помогает: кружки раставляет, за чайником следит... Разговор за столом всегда веселый. Иногда Альке кажется, что дразнятся, но все смеются, и она тоже смеётся, только оттого, что другим смешно. Над Алькой тоже иногда смеются, особенно Владик. Всегда говорит что-нибудь обидное. Алька обижается на него и на остальных, что они хохочут над ней, она уходит из-за стола, хоть Владик и кричит вслед: - Это шутка, Аленький! Очень нужны ваши дурацкие шутки! Вот у папы Алькиного шутки так шутки, от них Альке всегда смешно. А это разве шутки, если плакать хочется? Алька прячется в уголок, где висят костюмы, и дуется на весь белый свет. Обиднее всего, что там весело сейчас без неё и все едят капустный пирог, который, между прочим, её мама испекла! Альке хочется выйти из своего укрытия и вернуться за стол, как ни в чем не бывало, будто она и не обижалась вовсе, но что-то мешает ей. Это что-то (Алька и сама не понимает, что) прилепило ее к месту и сдвинуться не дает, хотя уже, честное слово, очень хочется к столу, капустного пирога и даже на Владика она уже не сердится! Но Алька сидит и сидит, и ей уже кажется, что целый час прошел. Наконец Владик приходит мириться. Но все то же "что-то" мешает Альке с ним заговорить, она молчит, разглядывает то свои ноги в валенках, то Владиковы в кедах. Но потом Владик обязательно что-нибудь смешное скажет, и Алька засмеется. Тут уж Владик хватает ее на руки, подбрасывает к потолку несколько раз, Алька хохочет на весь театр, да так, что у нее бока начинают болеть. И дальше все совсем хорошо: и чай, и капустный пирог, и довольная Владиком Варя. Самый большой недостаток у перерыва, что он заканчивается, начинается репетиция и всем опять не до Альки. Алька слоняется за кулисами, а потом незаметно пробирается в карман, хотя ходить туда ей строго-настрого запрещено. Карман - это такое место, где хранятся декорации. Смешное название - "карман", будто сцена - это пальто с карманами. Очень высокий потолок в кармане. Почти как небо. Алька запрокидывает голову, смотрит вверх. Какой же великан красил этот потолок? Осторожно Алька идет между нагроможденных декораций, ей хочется выбраться на балкончик с узорной решеткой. С балкончика видно реку и поезда. Но балконные двери закрыты на замок и перегорожены деревянным сундуком. Этот сундук из маминого спектакля про Золушку. Алька забирается на него и смотрит в щелочку между дверьми. Ни поездов, ни реки не видно. Зато Алька видит фонарь и как падает крупный снег. Алька долго смотрит на фонарь и на снег, потом замерзает. А артисты все что-то говорят на сцене, а мама то и дело их останавливает, и все повторяется и повторяется сначала. Горит, горит спектакль... Уставшая, полусонная Алька взбирается на рояль за кулисами, поднимает и комкает подушкой нижний край занавеса, сворачивается калачиком и медленно засыпает под голоса на сцене и мамины хлопки. - Смотри какая красота, - сказал Владик Варе, - рыжие кудряшки на черном рояле. - В свете прожектора, - добавила Варя. - На фоне алого занавеса. Ах, Варенька, почему я не художник? Какая вышла бы картина! - Каждый человек - художник, - строго сказала Варя. - Вот хоть у Альки спроси, уж она-то знает. Но Алька спит и не слышит. Ей снится залитый светом каток, и медные трубы, и дама в шляпе, и дворник Юрий Максимович, и поезд, в котором скоро приедет папа. Поезд поет веселую песенку: тук-тук, тук-тук, тук-тук... И в такт этой песне стучит Алькино сердце, и стук его еле слышно отдается в огромном рояле. Гусиная пастушка "Не такая уж важная птица - гусь. Очень надо его бояться", - думал Андрейка который день. Ну, что в нем особенного? Шея длинная, лапы оранжевые. Да ещё шипит, как ненормальный. Вытянет шею, клюв выставит и идет на тебя тараном. Вот бы замахнуться палкой и дать ему по шее! Но папа недаром говорит, что Андрейка нежного воспитания, и палку Андрейка не возьмет, а голыми руками отогнать не может - боится. Недавно среди старых книг Андрейка нашел рассказ "Володя и книги". Там говорилось про одного мальчика, который шел из библиотеки с книгами, а на него со всех сторон гуси напали. Так этот мальчик за книги испугался, как бы гуси библиотечные книги не разорвали. Он упал на них спиной и ногами от гусей отбивался, книги спасал... Ну, наверное смелый был мальчик Володя. А Андрейка получается трус? Не хотелось Андрейке быть трусом. Он гусей-то этих живьем только в этом году увидел. Приехали они с мамой в гости к ее подруге, в деревню. Сначала Андрейке очень здесь понравилось. Дом у тети Тани был большой, светлый, а двор такой, что на роликах запросто можно кататься. Две кошки в сенях жили, а во дворе - здоровенный пес Мухтар. Никого Андрейка не боялся. С Мухтаром подружился сразу, корову Зoрю гладил и даже доить пробовал под тети Таниным руководством, поросят по спинкам хлопал и кур кормил. А красавец-петух хоть подружиться и не захотел, но Андрейку сторонился, только косился темным круглым глазом. Мама смеялась, прижимала Андрейкину голову к груди: - Андрей-воробей у нас с любой живностью общий язык найдет. Знала бы она! И ребята в деревне были хорошие. Не дразнили городского мальчишку и не приставали. Пару раз брали ролики покататься, звали с собой купаться на ставок, научили свистульки делать из мышиного гороха - стручков акации. Немного портила жизнь дочка тети Тани, Наташка, но это мелочи. И все было бы хорошо, если бы не гуси... Три дня назад мама разбудила Андрейку ни свет ни заря, пригладила вихры, влажные ото сна, и сказала: - Вставай, Андрюша, пойдем воды из колодца на зорьке попьем. Утром она самая вкусная. Ты такой никогда не пил. Кто же откажется? Андрейка мигом вскочил, оделся, позвякал умывальником на кухне и выскочил на высокое крылечко. У-у-ух! Зажмурился от света, рукой прикрыл глаза, но июльское солнце жаркое, щедрое, высветило мальчишескую ладошку, сделало розовой и прозрачной, и с прежней упругой силой бьет по глазам, просачивается сквозь пальцы. - Андрейка, догоняй! - крикнула мама из-за ворот. И Андрейка бросился вдогонку. Деревня - не то что город, просыпается рано. Горланят петухи по заборам, гремят ведра в хлевах, слышится перебранка из какого-то дома, на большой дороге трубит пастуший рожок: "Выгоняйте коров изо всех из дворов!" Скрипучей музыкой запел ворот колодца, зазвенела, заклацкала цепь, пустое ведро застучало о стенки и будто засмеялось. - Вкусно? Ну, вкусно? - стала допытывать его мама. Андрейка, жмурясь, кивнул... От колодца шли медленно, молча. У кладбища мама сказала: - Ты беги домой, а я к бабе Дарье зайду. Андрейка кивнул и пошел домой один, стараясь не смотреть на ворота кладбища, на пестроту памятников и крестов за ними, на неясные лица на фотографиях. Он не боялся, но неловко было, будто невнимательным взглядом он мог потеребить чужую печаль. Самого Андрейку эта печаль еще ни разу не коснулась. Баба Дарья была маминой бабушкой, умерла давно, и Андрейке иногда казалось, что она не умерла, а живет неподалеку в низеньком домике с зелеными ставнями. Хорошее было утро, и надо же, все испортили гуси! Они вывернули из проулка, cверкая белыми перьями и гогоча, надвигались на Андрея. В центре - поменьше, с тонкими шеями, подросшие гусята, по краям - толстые, мощнолапые, злые. Тянули шеи, вышагивали. Андрейка в нерешительности остановился. Свернуть в проулок? Нет, уже не успеть. Обойти стороной не получится - расползлись по всей улице. И обратно уже не повернуть: будет очень похоже на бегство. И гусями-то (как назло!) командует девчонка! Тонконогая, загорелая, кожа на носу облезла, светлые волосы висят сосульками, едва-едва прикрывая уши. Они приближались. Гусята заволновались, а большие - угрожающе зашипели, переходя почти на свист. А что он им сделал?! Просто мимо шел. "Защипают! - мелькнуло в Андрейкиной голове. - До смерти ведь могут... Да помогите! Ну уж, не до смерти... Ма-а-ма-а!" Андрейка заверещал бы точно, но от страха у него челюсти свело. Да и мама была далеко, помочь не могла. Зато встретился Андрейка с насмешливыми глазами маленькой пастушки. Она улыбнулась, будто гуси - невинная собачка, которая лает, а кусать не кусает. - Фьють! - крикнула девчонка и замахала длинным тонким прутом, отгоняя гусей от Андрейки и сбивая их в кучу. - А ну пошли, пошли отсюда! Вот дураки... Кому говорю! Фьють, фьють! Ловко согнав и выстроив в определенном порядке своих подопечных (гусята в середке, большие по краям), девочка погнала их по дороге. Обернулась, и от поворота головы волосы описали золотой полукруг, сказала, прищурив глаза: - Приезжий, небось? - Небось, - тихо ответил Андрейка, дивясь незнакомому слову. Оно показалось ему обидным, насмешливым, и муторно Андрейке от него стало. А еще муторнее, когда он услышал, как какая-то старуха в цветастом платке крикнула на всю улицу: - Ишь, босоногая, напугала мальчонку, сладу с тобой никакого нет! Вечером поднялся большой напористый ветер. Андрейка забрался на чердак. Чердак был щелястый и ветер гудел в нем, как в барабане. Сквозь щели Андрейка видел кусочек улицы, ветки тополя, забор соседнего дома, крыши... Слышал, как тетя Таня сердилась: - Зoря, Зoря! Чего ты плетешься, как старуха дряхлая, позади всего стада?! Грустно было Андрейке. Теперь эта девчонка всей деревне расскажет, как он гусей испугался. - Чего с него взять, с городского! - презрительно ответят ей мальчишки. И все из-за каких-то гусей! За ужином Андрейка спросил: - Теть Тань, а почему вы гусей не держите? - Еще чего не хватало! - всплеснула руками тетя Таня. - И так с Наташкой еле справляемся. Да и не люблю я их. А чего это ты вдруг? - Да так... - стараясь быть равнодушным, сказал Андрейка. - Встретил сегодня девчонку с гусями... - Девочку, - поправила мама. - А-а, это Леся Босоногая. Пелагеина внучка. Ох, огонь девчонка! Как с ней Пелагея справляется? Родители-то у нее больно деловые, Пелагеин-то сын, Пашка-то, он сейчас рестораны в городе держит, а любезная его все по заграницам мотается. А дочке-то няньку наняли, ну вроде, как раньше: она ее танцам обучала, языкам, музыке. Уморила видать девчушку, она к бабке-то и приехала. Одна, без вещей, в платьице легком. "Вот она я, - говорит, - если не хочешь, чтобы я по подвалам шлялась, бери к себе. Пожалей, раз бабка, а из дома я все равно сбегу". Шесть лет было девчонке. Пелагея туда-сюда, в город к сыну рванула, что, мол, ты, окаянный, делаешь? Но он ее, видно, уговорил, то ли деньгами, то ли жалостью, я уж не знаю. С тех пор здесь Леся и живет. Вон с моей Наташкой в классе учится. Тетя Таня рассказывала и проворно убирала со стола, накрывала чай. Поставила большие кружки, похожие на пиалы, варенье из ревеня, чашку с румяными маленькими пирожками - с капустой, с мясом и со щавелем. - Да ладно, Пелагея-то еще молодая - крепкая, но была бы девочка как девочка, а то ведь согрешишь с такой. По весне пастухи взяли с собой (она ведь как заноза: пристанет - не отвяжешься), вечером стадо встречаем, глядим, а Леська-то наша самого норовистого быка, Микуловского, оседлала и едет впереди всех! Микулов как увидел, чуть удар его не хватил, а она только смеется да за уши бычищу этого треплет. "Дядя Гриша, - говорит, - какой бык у вас лапочка!" Нашла лапочку! Андрейке стало совсем плохо. Даже мама заметила: - Что с тобой, Андрюша? Устал? - Да... - промямлил тот в ответ и спросил - А почему ее Босоногой зовут? - Да бегает босиком до самых холодов. У нее уже подошвы, как деревянные. - Вот так девочка! - изумилась мама, обнимая своего Андрейку. - Как же она с быком совладала? - Ну, уж не знаю, - вздохнула тетя Таня. - Народ говорит, будто слово какое-то она знает. Да, наверное, просто страха у нее нет, животные ведь чувствуют, когда их боятся. - Ох, - сказала мама, - бык, корова - это еще ладно, у них хоть глаза человеческие, а гуси... гусей я сама боюсь. - И не говори! У нас только Пелагея их и держит, да еще Матерниковы. А Пелагее-то сын привез, платит ей за гусей этих, у него в ресторанах гуси - вроде как коронное блюдо. Так бы стала она их держать, как же! Мороки больше... Я их тоже боюсь: вылупятся на тебя и шипят, будто режут их. Тетя Таня глянула в окно, сказала в сердцах: - Когда же дождь будет? Земля вся сухая! А Андрейка вздохнул украдкой - оттого, что мама и тетя Таня тоже боятся гусей, ему стало чуточку полегче. Ночью снился Андрейке дождь, большой, хлесткий, но теплый. Будто просачивалось сквозь лиловые тучи солнце, и тогда потоки воды превращались в жидкое золото, щедро лились на землю. Снилось ему, будто Леся Босоногая бежит по дороге под этим дождем, держит в руках большие лапти и, запрокинув лицо, подставив его дождю и солнцу, смеется. А сам Андрейка стоит у калитки дома, где раньше баба Дарья жила и думает: "Зачем ей лапти, она же Босоногая?" Увидела его Леся и кричит: - Ты откуда взялся синеглазый такой? Гусей-то небось боишься? - Боюсь, - признается Андрейка робко. - А я слово знаю, меня бабка Дарья научила. Я слово волшебное скажу, и никто меня не тронет, ни зверь, ни человек. - Баба Дарья умерла давно, врешь ты все! - Фью! - смеется Леся. - Много ты знаешь, синеглазик! Подбежала к нему Леся, схватила за руку и тащит на дорогу под дождь. - Пойдем, я научу тебя по лужам бегать. - Я умею, - сопротивляется Андрейка. - Лучше ты мне слово скажи. - А вот ты меня догони - скажу! И бросилась бежать от Андрейки по лужам, поднимая мутные брызги, по траве, мокрой и скользкой, по деревянным тротуарам. Быстро бежала Леся, размахивая лаптями. Так и не догнал ее Андрейка, не узнал волшебного слова. Загорланили петухи, сон скомкался и оборвался. После завтрака мама сказала: - Мы с тетей Таней съездим в Калиновку, к вечеру вернемся. Вы с Наташей хозяйничайте, хорошо? Было совсем не хорошо, потому что Наташка придира и зануда, но Андрейка проситься не стал. Раз мама брать его не хочет, то и пожалуйста, не очень-то и хотелось! Мама сказала только на прощание: - Не печалься, Воробышек, мы скоро. И не забудь пообедать... Наташка, конечно, сразу начала задаваться. Еще бы! Ведь она старше Андрейки на целый год! А выше - головы на две. Каланча... - Я пойду за водой, а ты сходи на пруд, принеси песка. Мама хочет кактусы посадить, а им необходима песчаная почва. Будто Андрейка не знал, что кактусам нужно! И чего эта Наташка воображает? Еще и крикнула вдогонку: - Целое ведро не неси, тяжело будет. Надорвешься! Думает, если вымахала с телебашню, то и сильнее его? Спица бестолковая... Андрейка шел не торопясь, помахивая ведром, пусть Наташка не думает, что он бежит и тапочки теряет выполнять все ее поручения! Пруд в деревне был маленький. Ивы вокруг столетние, трава высокая, осока и камыши, калужница по берегам цветет, а в центре пруда - белые кувшинки. В пруду никто не купался, говорят, будто омутов и воронок здесь много, затянет - крикнуть не успеешь. Но мостки все равно сделали. Женщины полоскали с них белье, мужики рыбачили. Мальчишки ловили на пруду раков. Ходил один раз с ними и Андрейка. А вечером они гуляли здесь с мамой, солнышко провожали. Мама читала стихи, которых много знала наизусть и то и дело говорила: - Смотри, Андрейка, как красиво! В общем, пруд Андрейка любил. И надо же! Опять эти гуси! Загнала их Леся Босоногая в воду, сама встала на мосток, прутиком забила по воде: - Фьють! Фьють! Пошли, пошли купаться! А ну, Обжора, не поворачивая к берегу. Матушка, стереги-ка детей. Вон Гераська уплывет сейчас! Голос у Леськи звонкий, громкий, на весь пруд слышно. - Ну, эта всю рыбу распугает, - проворчал рядом с Андрейкой какой-то дед, хотя ни одного рыбака видно не было. "Еще и имена всем дала", - с неприязнью подумал Андрейка и стал набирать руками темный береговой песок. Набирал и видел, что Леся на него поглядывает, только разобрать не мог какой у нее взгляд. Хотя чего там... презрительный конечно. Мальчишка, а гусей боится! - Аа - а - аа - а! - раздалось вдруг над прудом. Андрейка вскинул голову и ахнул - пуст был мосток, а в воде неумело барахтается и кричит Леська! Плавал Андрейка хорошо. Недаром с пяти лет мама водила его в бассейн, а летом возила на море. И как утопающих спасать, тоже знал - в школе проходили. А про воронки и омуты он вспомнил только, когда потащил Лесю к берегу. Мысли скакали у Андрейки, как мячики: "Пусть она гусей не боится, зато я вон как плаваю... Ой, если мама узнает, что я в пруду купался, ой, она меня убьет... Вот вылезем, я ей скажу: "Что же ты, гусей пасешь, а плавать не умеешь..." Ну, я же не купался, я человека спасал... Есть разница? Я ее спас, попрошу, пусть мне слово волшебное скажет... Да ведь это во сне..." - А ну пусти! Пусти меня, здесь уже мелко! Чего вцепился! Это он вцепился?! - Я тебе, между прочим, жизнь спас... - растерянно сказал он. Воды было уже по колено, берег - в двух шагах. Леська сделала эти два шага и посмотрела на Андрейку. Смешливо растянула пухлые губы. - Ох, уж спас! - усмехнулась она, отжимая платье. - Будто я плавать не умею! - Да уж, умеешь ты! - насмешливо протянул Андрейка. - Видел я, как ты плаваешь, прямо чемпионка! - Ну, до тебя, до чемпиона, мне, допустим, далеко, хоть прямо, хоть криво, а выплыть выплыла бы. - Ну и выплывала бы! - рассердился Андрейка (Он! Из-за нее! А она!..) - Чего тогда голосила? Леся посмотрела на него долгим взглядом, откинула голову (волосы - мокрые сосульки) и сказала серьезно и неторопливо: - А я поглядеть хотела, будешь ты меня спасать или нет. Я специально прыгнула с мостка. Андрейка медленно выбрался на берег. Снял и выжал футболку, грустно посмотрел на капающую с шорт воду. - Ты, выходит, проверить меня хотела? - спросил он, глядя на нее в упор. Леська вроде бы смутилась, пожала плечами и закричала: - Фьють! Фьють! Побежала на мосток, забила своим прутом по воде, сгоняя гусей к берегу. Андрейка, заставляя себя не торопиться, набрал в ведро песок, вымыл руки. Гуси стали выходить на берег, отряхиваться. На мальчишку с ведром они внимания не обращали. Андрейка опасливо их разглядывал. Сейчас они не казались ему такими уж страшными. Птицы как птицы. Вроде кур или петуха. Подбежала Леська, стрельнула веселыми глазами с мокрыми ресницами, улыбнулась: - Вроде бы все в сборе... Айда домой! - и по-дружески сказала Андрейке, - Ты их не бойся, я их в строгости держу. Обратно шли вместе. Разговаривали. - Ты из города небось приехал? - Небось, - улыбнулся Андрейка, и спросил, вспоминая сегодняшний сон. - И как ты только с ними управляешься? - С гусями-то? - Говорят, что ты слово волшебное знаешь для всех животных. - Кто же это говорит? - усмехнулась Леська. - Ну... ну, тетя Таня сказала. - А - а, - непонятно протянула Леся и замолчала. "Не хочет говорить", - понял Андрейка и не удержался: - А правда, что ты быка Микуловского оседлала? - Правда, - улыбнулась Леся, тряхнула головой, и высохшие на солнце волосы описали золотой полукруг. - А правда, что в городе все не в свои дела лезут и дурацкие вопросы задают? Она ускорила шаг, оставив растерявшегося Андрейку посреди улицы. Мама и тетя Таня приехали, когда солнце село за прудом, облака потемнели, тени залегли в каждой складке улицы. Андрейка и Наташа успели убрать двор, прополоть две грядки, накормить кур и поросят, поужинать и окончательно поругаться. До чего же противные становятся девчонки, если их оставляют за старшего! То придралась к Андрейке, что он долго за песком ходил, то сени плохо вымел, то курам не столько насыпал, то не ту траву вырывает да не туда складывает. - Как ты меня достала! - не выдержал Андрейка. Но тут приехала мама, и сразу все стало хорошо. Поздно вечером, когда Андрейка, прильнув головой к маминому плечу, начинал засыпать, пришла Леся. Она надела нарядное платье и даже белые легкие сандали. - Здравствуйте, тетя Таня! - Здравствуй, Лесенька. Ты к Наташе? - Нет... Я к мальчику. - А - а! К Андрейке? - Да. К Андрейке. Тетя Таня хотела было уже пойти позвать его, но Леся ее остановила: - Вы не зовите, поздно уже. Вот, передайте, ладно? Она что-то сунула тете Тане в руку и побежала прочь, звонко щелкая подошвами по деревянным тротуарам. Но ничего этого не слышал уставший Андрейка - он крепко спал, положив голову на мамины колени. - Вот, Леся Босоногая принесла, - сказала тетя Таня, подавая Андрейкиной маме круглую деревяшку. - Для твоего6 сказала. - "За спасение утопающей", - прочитала мама выжженные кругом слова. - Ничего не понимаю! Утром учинили Андрейке допрос. Что за спасение? Кто тонул? Когда он с Лесей познакомился? - Что вообще все это значит?! - мама положила перед Андрейкой Лесину медаль. - Ты можешь мне объяснить, Андрей? - Ну... - замялся Андрейка, разглядывая медаль. - Я вчера за песком пошел. Для кактусов, - он поднял глаза на маму и тетю Таню. - Ну? - А там эта Леся. С гусями. - Дальше, - потребовала мама. - Она в воду упала. - И ты полез ее спасать? - Ну, мама! - вспыхнул Андрейка. - Я же хорошо плаваю, ты сама говорила. Что же мне - стоять и смотреть, как человек тонет?! - Тем более такая симпатичная девочка, - улыбнулась тетя Таня. - Кто симпатичная? Леська?! - вытаращила глаза Наташка и фыркнула, как кошка Дашка. - Тебя не спрашивают, - отрезала тетя Таня. - Что-то Леся совсем - на ставке гусей своих купает! - На каком же ставке! - мстительно засмеялась Наташка. - На ставке песка нет, я его на пруд посылала. - Ты посылала! Я и без тебя знаю, куда идти надо, - возмутился Андрейка. - Куда?! - глаза у мамы стали очень большими. - На пруд... - промямлил Андрейка, слабея. - Та - ак, - нехорошо протянула мама. - Кто-то мне слово давал, что без меня на пруд ни ногой? - Ну мама! Я же за песком! - И искупался заодно. - Со дна, что ли, песок доставал? - влезла Наташка-ехидна. - Да не купался я! Я человека спасал! - Андрейка чуть не плакал. Что за жизнь? Попробуй докажи теперь что-нибудь трем рассерженным женщинам! - Это Босоногую что ли? - усмехнулась тетя Таня. - Чего ее спасать, она лучше всех в деревне плавает. Любого парня обгоняет и по скорости, и по длительности. - У нее жабры вместо легких, - убежденно сказала Наташка. - Дура! - огрызнулся Андрейка и выбежал из дома. Но за воротами остановился: куда теперь идти? Будь неладна эта Леська со всеми своими гусями! Теперь она еще и лучшая пловчиха! "Побью! - зло подумал Андрейка. - Кто дал ей право так над человеком издеваться? Думает, если гусей и быков не боится, плавает лучше всех, то все можно, да? Медаль притащила специально, чтобы посмеяться! Побью ее, пусть не задается!" Андрейка уверенно шел по дороге. Вчера он тайком проводил Лесю с гусями до дома и узнал, где она живет. Большой дом с зеленой крышей и ветряком, похожим на штурвал. Вот сейчас он постучит в ворота и пусть хоть сто гусей на него выскочат, хоть тысяча, он им задаст, он им покажет, вместе с их пастушкой! Но у калитки Андрейка остановился в нерешительности. Все-таки он был мальчишкой, а она - девчонка. Бить девочек нельзя ни при каких обстоятельствах. Андрейка пошел вдоль редкого забора. Он злился и не сразу заметил, что по другую сторону забора кто-то идет рядом с ним. - Андрейка! Он сердито стрельнул глазами. На него виновато смотрела Леся Босоногая. - Чего тебе? - крикнул Андрейка. Леся подошла вплотную к забору. Приблизились ее длинные глаза с темными ресницами. Они были серо-зеленного прохладного цвета, и внутри каждого плавало темное солнышко зрачка. - Не сердись на меня, пожалуйста, - попросила Леся. По-хорошему так попросила, теплым голосом. У Андрейки даже щекотно в горле стало, будто перекатывался там пушистый шарик. - За что это я сердиться должен? - угрюмо спросил Андрейка, глотая шарик. - Ну... - Леся потупила взор, сколупнула ногтем кусочек краски на заборе. - Тебе попало, наверное, за то, что ты меня спасал, - в глазах ее мелькнули смешинки и погасли. - С чего ты взяла? - А ты весь такой сердитый, такой решительный... - улыбнулась Леся. - Я тебя в окошко увидела. Думала, ты драться идешь. - И иду! - Со мной? - распахнула глаза Леся. И Андрейка вдруг представил, как у Леси, увидевшей его в окно, дрогнуло сердце и как она, маленькая и притихшая, затаясь где-нибудь в сенях, ждала его стука в калитку. Вот сейчас, совсем скоро, через секунду... И Андрейка сказал, сдаваясь: - Да нет, шучу я... А ты почему гусей не пасешь? - А, - махнула Леся рукой, и Андрейка почувствовал, что она вздохнула облегченно. - Сегодня бабушкин день. У меня два выходных в неделю. Полезай сюда, я тебе свой чердак покажу, - предложила Леся, отодвинув доску в заборе. "Какая она странная, - подумал Андрейка. - То насмешливая, то такая... будто подружиться хочет. Вот Наташка если вредина, то вредина постоянно, а эта... и не знаешь, чего от нее ждать. Заманит сейчас в какую-нибудь ловушку",- и полез в лазейку. - Осторожно, тут крапива, никак избавиться от нее не можем. Не уколись, это боярышник, - ведя Андрейку по огороду говорила Леся. - Вот еще, репейник вылез... Ой, ты на бабушкины розы наступишь! - Какое у вас все колючее, - поежился Андрейка. Леся засмеялась в ответ: - А я сама с колючками. Как репей. Вот пристану к тебе, не отвяжешься! - Ну и пожалуйста, - почему-то смутился Андрейка и стал смотреть под ноги. На чердаке у Леси лежала охапка пахучего сена, стояли в рядок четыре старых стула с поломанными спинками, в углу была свалена ненужная утварь, книги в коробке... Они уселись на сено. Леся поджала ноги, обхватила колени руками, сказала строго: - Только не шуметь. Бабушка вернется, услышит, рассердится. Она не любит, когда я на чердаке. - Ага... - почти шепотом ответил Андрейка и спросил: - А имя у тебя откуда такое интересное? - Ох уж! На самом деле меня Александрой зовут. Сашка. А бабушка сердится: "Что за имя, как у парня!" И шутейно звала меня Ляксандрой, Лясей. Потом уже в Лесю переделали... - Красиво получилось. - Мне тоже нравится... Андрейка, ты, правда, не обижайся. - Да ладно, чего там... Разговор тянулся, лип к зубам, как плохая ириска, и никак не мог склеиться. Косой солнечный луч проникал через чердачное окно и освещал Леськины круглые коленки, руки, острый подбородок и кончики волос. - Зачем ты волосы так коротко стрижешь? - спросил Андрейка. - О, длинные мне красоты все равно не прибавят, - мрачно усмехнулась Леся. - Тебе и не надо, - бухнул Андрейка и, перехватив Лесин взгляд, поспешно добавил: - Ты и так красивая, - и ощутил где-то под сердцем и коленками острый холодок. - Ох уж! Это кто же так считает? - Ну... ну, тетя Таня сказала, что симпатичная ты девочка. - Ее-то Наташка всяко посимпатичнее. Андрейка не нашелся, что ответить, хотя чувствовал, что Леся ждет от него чего-то, а что ответить? Что вообще в таких случаях говорят?! А Леся смотрела на Андрейку внимательно, будто изучая его лицо. Андрейке даже неловко стало. Какая-то теплая, мучающая волна стала подниматься у него внутри. И было непонятно, жутко и весело, как от близкого приключения. - А еще что тебе про меня наболтали? - спросила она наконец. - Да ничего... Про быка Микуловского только. - А-а-а... Ну ладно. Знаешь, в деревне про меня всякое услышать можно, ты не верь ничему. - А что всякое-то? - Ну... - недовольно поморщилась Леся, - Говорят, что я странная. Пусть! Мне то что? А ты... ты как наш дом нашел? Густая краска растеклась по Андрейкиному лицу. Даже под дулом пистолета он не признался бы сейчас, что следил вчера за Лесей. А мучительно-горячая и нежная волна не отступала, а Леся смотрела так пристально, выжидательно, что Андрейке непременно захотелось быть самым остроумным, самым красивым, веселым, мужественным... И чтобы Леся обязательно улыбнулась и подумала: "До чего славный этот Андрейка!" И Андрейка сказал очень серьезно: - А я выхожу из дома, глядь - Микуловский бык идет, я у него и спрашиваю: "Уважаемый бык, не подскажете ли, где Леся живет, которая вас по весне оседлала?" А он мне в ответ: "Как же, как же, мы с ней большие друзья-приятели, она мне очень нравится! Вон ее дом" И копытом машет, твой дом показывает. Леся звонко рассмеялась, как и хотелось Андрейке. -Вот правду Наташка говорила, что ты с любой живностью поладишь! Да что она в самом деле?! Опять издеваться? И давясь признанием, Андрейка пробормотал: - Ага, с любой... А гусей испугался. Он ждал, что Леся, эта бесстрашная гусиная пастушка, поднимет его на смех и скажет: "Ну нет, нам друзьями не быть, трусишка!" Но она сказал просто: - Ну и что? Я сама их долго боялась. А меня бабушка научила. Надо говорить: "Режу - режу - перережу", быстро-быстро говорить, без остановки, и пальцы ножницами делать. Вот так, - она показала как. - И тогда они не тронут. И доверчиво придвинувшись к Андрейке, Леся тихонько призналась: - Я до сих пор иногда так делаю. Только ты не говори никому на свете, ладно? Я только тебе, по секрету... Апрель - июнь, 2001 Усть - Катав