Ирина Федорова, Старый Оскол. Лауреат Фонда "Антология" ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ Душно. Окно и балкон упрятаны за золотистую тюль, кремовые шторы - и закрыты намертво. И никак в огромную залу не проникнет сквознячок, способный оживить лица скучающих молодых людей и девушек, полусонные от тепла, духоты и полутьмы. Всех томило ожидание - не воскреснет ли сам собой подошедший к мертвой паузе праздничный вечер. И вот, между широкими креслами, длинным, раздвинутым во всю комнату столом, ореховой "стенкой" под томную музыку топтали коричнево-бежевые разводы ковра терпеливые пары. Склоненные головы молодых девушек богато украшали пышными локонами широкие плечи молодых людей в стильных рубашках. Бархатные подолы вечерних платьев льнули к брюкам в тусклую блестящую полоску, туго стянутым в талиях узкими ремешками. Мелькая в разрезах, отчетливо отражались в стеклах "стенки" приятно длинные ноги в тонком капроне. Замысловатые прически и локоны покачивались и над столом, замирая над бокалом вина или чашкой чая, над тортом и вазочкой с другими сладостями. Молодые люди курили тут же, вальяжно откидываясь на спинку дивана, стряхивая пепел в тарелочку с липкими крошками. Меняя скуку медленного танца на ленивую болтовню за столом, молодые люди двигались осторожно: не задеть бы головой хрупкие, звякающие подвески дорогой хрустальной люстры, зависшей под потолком. Но распахнулась дверь, блеснув темным, зеркальным стеклом. В ярко-желтом прямоугольнике встала девочка, такая хрупкая, что короткое и узкое белого бархата платье казалось слишком тяжелым для нее. Светло-русые волосы обрамляли прозрачное овальное личико, скрывая лоб и брови. Девочка пригляделась к полутьме, махнула кому-то рукой и в зале смолкла музыка. - Все, - решительно и весело заявила она, - мы едем в бар. Кто не снами, тот против нас. Против не было. Легко и радостно, дробясь в подвесках люстры, в зале вспыхнул белый свет. Распались пары, погасли сигареты. Молодые желали продолжить вечеринку в более занятном месте. За спиной девочки в белом появился высокий молодой человек. Быстрыми черными глазами оглядев яркую залу, он поправил белый галстук, съехавший набок по черной скользкой рубашке. Слегка подтолкнул девочку, чтобы освободила проход. Девочка обернулась, улыбнулась и, качая пышными локонами, пошла к столу. У стола круглоголовый парень то и дело взмахивая руками, втолковывал что-то тоненькой девушке с чайными чашками в руках. Девушка строила нетерпеливые гримаски. Но парень никак не мог остановиться и взмахивал руками и проводил короткопалой клешней то по толстым, вывороченным губам, то по "зековской" своей стрижке и все захлебывался судорожным смешком. Девочка оперлась на стол, оказалась плечом к плечу с девушкой и стало видно, как схожи между собой их светлые локоны, прозрачные лица, тонкие фигуры. Но глаза младшей сестры смотрели решительно, а старшей - мечтательно и мягко. Круглоголовый, не прерываясь, скользнул по девочке пустым, напряженным взглядом и наткнулся на подходящего молодого человека. Поперхнулся, робко хохотнул и исчез. Девочка рассмеялась. Но молодой человек посмотрел на нее неласково и сказал: - Ну, а ты чего ждешь? Брысь. - А что? - протянула, кокетничая, та. - Ничего, - коротко ответил хозяин белого галстука, - Брысь и все. Девочка обиженно дернула плечом и отошла. Ее тотчас перехватили двое юношей. Один, длинный очкарик, только смущенно улыбался, а второй, выпятив над ремнем круглый животик, придержал ее за локоть. - Добилась своего? Молодец, Юльчик, - юноша улыбался страдальчески - жирок мешал ему дышать. Девочка неприязненно оглядела его золотой галстук, вульгарно-яркий на синей рубашке и ответила: - Я тебе не Юльчик. А за бар, - ехидно прибавила она, - если смелости хватит, скажи спасибо Никите. Она вырвала руку у пухлого юноши и скрылась между снующими туда-сюда и мешающими друг другу гостями. А Никита, отняв у девушки чайные чашки, поставил их на стол и подтолкнул миловидной брюнетке с голыми плечами и высокой прической. Брюнетка выбиралась из-за стола с пухлой "косметичкой" в руках. Принужденно улыбнувшись: "Я помогу, да, Ингуша..?", она зажала "косметичку" локтем и понесла чашки на кухню. Инга сердито посмотрела ей вслед и сказала Никите: - Зачем ты обидел Юльку? - Она не обиделась, - ответил недовольно Никита, - Ты мне лучше скажи... Инга улыбнулась и вздернула подбородок: - Что? Никита наклонил голову, как боксер и посмотрел на девушку тяжелым взглядом: то, что ему, смеясь, нашептала Юлька и равнодушно подтвердила Ингина мать, не просто очередная фантазия Инги. Он и в самом деле может потерять в суете этого вечера и завтрашнего дня ее тонкое тело, русые локоны, мягкие темные глаза. Совершенно ясно, что отправившись на свидание к своему солдатику, она вернется оттуда его женой. Это вызывало в Никите не ревность, а глухое раздражение: мальчишка, серый юнец, пусть ищет что-нибудь попроще, что-нибудь по себе. И, не отвечая, Никита огляделся по сторонам, поморщился: - Шумно как. Есть у вас место потише? Да, в самом деле, от оживленной суеты сборов сразу стало очень шумно, многолюдно и снова весело. Шуточки, смешки, болтовня, мелькание рук, лиц, блестящих глаз. Суета одновременно вбирала в себя шустрый перенос посуды из комнаты в кухню, наведение глянца на девичьи личики и прически, поиск шапок, платков, пиджаков, нечаянно затерявшихся где-то тут. И это была такая живая и веселая волна, что могла вынести за собою в осеннюю, свежую ночь все, что способно было поддаться ее обаянию. - Пойдем, - сказала Инга. Она отошла от стола и ее чуть качнуло, заметил только до предела наблюдательный от злости Никита. Перебрала? Все решила, немного перебрала, уверена, что дома можно все. Поэтому так спокойна, кокетничает с парнями, вином, судьбой своей, черт побери, кокетничает. И с чужой, между прочим, тоже. Нет, не мог Никита бездеятельно наблюдать, когда она бросает всем вокруг вызов. В комнате Инги было очень тихо; из окна темноту высветлял тусклый уличный фонарь. Свет отражался в зеркалах на дверцах белого платяного шкафа и от этого комната казалась больше, чем на самом деле. Широкую постель у самого окна от стены отделял белый столик с большим зеркалом-трельяжем. На стене напротив низко висела на декоративных цепях полка с кипой пестрых журналов. - Не зажигай свет, а то поговорить не дадут, - велел Никита. Инга мотнула головой, отстраняясь от теплоты дыхания. Но оно, запутавшись в волосах, вызвало шаловливое желание подразнить Никиту. Инга совершенно не нравились его конкретные, настойчивые предложения о замужестве. Деловые, как сделка, за которыми не угадывалось никаких чувств. И не прикрытые хотя бы намеком на ухаживание. Девушка скользнула к окну, подставила лицо свету - пусть ярче блестят глаза - и сказала: - О чем мы будем говорить? Никита встал, небрежно прислонясь плечом к стене - высокий, крепкий. Инга рядом с ним казалась совсем игрушечной. Слегка наклонившись к ее прозрачному лицу, ловил взгляд темных глаз. - Ты собираешься к Сергею? Зачем? - Проведать. Как там служится моему жениху. Инга смотрела насмешливо, так, словно, почти мифический солдатик мог помешать Никите за просто так распроститься с тем, что должно принадлежать ему. Он усмехнулся и уверенно, по-хозяйски, обнял дразнившую его Ингу. Прижал к себе покрепче и твердыми пальцами коснулся длинных ресниц, закрывая ей глаза. Она трепыхнулась, попытавшись отстраниться, но Никита велел: "Подожди...", бесшумно и горячо дыша в светлые локоны. Ему, привыкшему к девицам, охотно подчинявшимся мужским желаниям, было нелегко и даже неловко с Ингой, чьи губы вздрагивали под ладонью, стараясь и не стараясь освободиться. Но, чувствуя в ней готовность подчиниться, пробудившуюся от завтрашних ее намерений, он снова хозяйски притиснул ее к себе. Она опять попыталась освободиться, но он бормотал: "Подожди..." и торопливо целовал лицо и губы, все так же крепко удерживая девушку. Сам же прислушивался к почти неслышным здесь дверям в прихожей. Гости уходили праздновать шестнадцатилетие Ингиной сестры в бар, где им, явившимся без предварительного заказа, услужливо распахнет двери его имя. Никита посмотрел на Ингу - глаза закрыты, лицо обморочно напряжено. И в последний раз щелкнул замок и наступила тишина. Ни шагов, ни голосов. Все ушли. Все! Точно зная, что другого шанса у него уже не будет, Никита старался не напугать Ингу непривычным движением, лаская; не спугнуть ее завороженной покорности, опрокидывая на постель; не насторожить еще сдерживаемым нетерпением, раздевая. Ведь он понимал, что пользуется лишним бокалом, выпитым девушкой, ее уверенностью в безопасности за родными стенами дома, ее готовностью отдаться другому, в конце концов. Все это завтра могло обернуться скандалом и Никита медлил. С другой стороны, конечно, глупо отказываться от девушки, чья красота, оправленная в рамочку более чем приличного достатка, повысят его значимость в глазах приятелей и во мнении шефа. Эти люди очень даже способны оценить столь удачное приобретение. К тому же, девушка достаточно желанная, чтобы потом не вернуться к издержкам холостой жизни и залетным девицам. И, только окончательно решив, что дело стоит возможных осложнений, Никита мог позволить себе просто хотеть ее; и то, что он хотел, он взял. В плавках и накинутой на плечи рубашке, Никита курил у приоткрытой форточки, сдвинув шикарную тюль в темноту угла. Смотрел в окно на забор, беседки и само здание детского сада, едва высвеченное тусклым фонарем. Не думал ни о чем и так зная, что затаившейся под пушистым покрывалом Инга всего лишь больно, горько и стыдно от того, что произошло. С досадой погасив сигарету о ладонь, Никита повернулся - она смотрела с подушки глазами темными и пустыми, как брошенная кукла. - Ты красивая, - сообщил ей Никита и добавил, - и теперь моя жена. - Нет, - Инга перевернулась судорожно, зарылась лицом в подушку, обхватив ее, как ребенок, тонкими руками. Никита некоторое время смотрел на ее затылок и тонкие руки на белой наволочке, но так и не придумал, что ей еще сказать. Он надел брюки, застегнул рубашку, поправил галстук. Вышел в кухню, в послепраздничный бедлам, зажег свет и снова стал курить. Вовсе она не была красива с пустыми глазами и лицом, обтянутым кожей, как у мумии. Такой бы она была с тем, другим? - Никита со злостью ткнул сигаретку в липкие крошки на фарфоровом, прозрачном блюдце и усмехнулся: вот этого уж никто не скажет наверняка... Лифт поехал снизу вверх и остановился на площадке этажа. Отщелкал замок и в квартиру вошла женщина в черной кожаной куртке, с меховой пушистой кепкой в руках. Куртка несколько вызывающе облегала ее невысокую полную фигуру и особенно грудь. Женщина обернула к свету рыхлое, накрашенное лицо, настороженно сощурилась. Но, разглядев гостя, успокоилась. Шаркая остроносыми ботинками с высокой шнуровкой по линолеуму, она прошла в кухню. Свет мягко рассеивался сквозь маленькие многоярусные подвески люстры, медово отсвечивая на линолеуме, на прожилках узких дверец кухонного гарнитура. В теплом свете грузная и вялая фигура женщины напоминала степную каменную бабу равнодушно и точно знающую какие ветра дуют и что с собою несут. Женщина опустилась на толстоногий деревянный табурет. Сдвинула бокалы в сторону, положила на стол кепку. Куртка вздыбилась на груди безобразным горбом, мешая, и женщина со вздохом, вяло, потянула "собачку" замка вниз. Никита осторожно принюхался - от Ингиной матери пахло вином и хорошими сигаретами. Кто-то вместо некурящего мужа был с нею и курил "Кент"... - Ты один? - спросила Галина Юрьевна, - Или еще кто-то есть? Никита вытряхнул из пачки "Бонда" сигаретку: - Есть. - Закурил, все-таки, нервничая немного - не было бы истерики, соплей, слез, гнева на него, обиды за дочь. Галина Юрьевна тяжелой грудью навалилась на стол, стол скрипнул, Женщина неловко дергала за рукав куртку, пока она не поддалась и не соскользнула с объемного плеча. Сиреневый шелк платья с золоченым кружевом широкого воротника облегал ее так же вызывающе, как и кожа черной куртки. И Никита успокоился - Ингина мать женщина деловая, своего не упустит, прекрасно понимая, что его шанс получить подходящую жену - это и ее шанс прилично устроить дочь. И он отнял от узких губ сигарету, зажатую в цепких пальцах, сказал: - Моя жена. Инга. Женщина сложила на коленях куртку, помолчала, потом кивнула - чего-то подобного она ожидала уже давно, не только сегодня, уходя из дома. Но все же, она сама всю жизнь тратившая силы отпущенные человеку Богом на создание своей любви и надежды на поиск наиболее комфортабельного варианта, вдруг озлилась на Ингу бесстыдно раздвинувшую ноги при первом удобном случае. И на зятя, любителя заключать выгодные сделки. Хотя, виноват в дурном ее настроении был, скорее всего, провожатый, дымивший вонючим "Кентом" На него уже не хватало ни сил, ни времени, ни прыти. С раздражением Галина Юрьевна сказала Никите: - И что дальше? - Подскочу завтра, мы с Ингой проедем, заявление подадим, - ответил Никита. Галина Юрьевна столкнула куртку с колен, встала во всем вызывающе-беспорядочном сиянии сиреневого шелка, позолоченного воротника и старательно накрашенных глаз и произнесла: - Ну и до свидания, - и добавила как-то беспомощно, старчески, - Отец Юльку скоро привезет... Никита, не споря, поднялся, понимающе кивая головой. Смял податливую трубочку фильтра в блюдце и вышел в прихожую. Теща оттуда ему виднелась зажатой между столом и кухонным гарнитуром, как на цирковой арене. Зрителями были чашки да блюдца, перепачканные салатницы, тарелки, пустые бутылки и бокалы, смятые в спешке полотенца. Надев пальто, Никита попрощался, уверенный, что добился чего хотел - Инга, ее глаза и легкие волосы, тонкие руки и хрупкое тело вкупе с возможностями ее папаши будут, как оно и должно быть, принадлежать ему. И вышел, на ходу небрежно заправляя за полы длинное белое кашне. А Галина Юрьевна, оставшись одна, безжалостно наступила на черную кожу куртки и придав лицу выражение оскорбленной добродетели, направилась в комнату дочери. И застала ее спящей глубоким, крепким, безмятежным сном. В полдень следующего дня Никита позвонил в дверь, отделанную темным деревом, вошел, кивнул сонной Галине Юрьевне в шелковом зеленом халате и прошел в залу. Шаркая тапками, Галина Юрьевна удалилась вглубь квартиры. Как вчера, Никита остановился на пороге и быстрыми черными глазами оглядел комнату. В зале было чисто, светло и по-прежнему душно. Из-за золотистой тюли солнце, глядящее на разводы ковра, казалось очень яркой, круглой люстрой в стиле модерн. На широком, округлом диване сидела Инга, положив ногу на ногу и уткнув подбородок в высокий ворот пушистого свитера. Тонкая рука спокойно возлежала на мягкой кожаной сумочке - "рюкзачке". На звук шагов она повернула голову и Никита с удивлением и разочарованием увидел, что глаза у нее ясные, блестящие и даже, как будто, посветлевшие. Мягкая тьма ушла из них вслед за ночью, когда Инга стало скучно и обидно нести на себе тяготы объяснения с бывшим женихом, возможного непонимания и одиночества. Ее романтичности и преданности не хватило даже на попытку побега от нелюбимого к возлюбленному. Она без колебаний обменяла мечту о любви на реальную возможность беспечно существовать за спиною обеспеченного супруга. И когда она встала, закинула сумочку за плечо и посмотрела в глаза Никите уверенно и насмешливо, он понял, девушка понимает, что будет иметь над ним неограниченную власть. И это будет не власть влюбленной женщины, а холодный расчет женщины, знающей, что мужчина виноват перед нею. Никита сам преподал ей урок практического отношения к людям, чувствам и к жизни. Нахмурившись, Никита пропустил Ингу в прихожую. Инга натянула куртку, зашнуровала ботинки на толстом, низком каблуке. Широкие штанины брюк вольно мотались над шнуровкой. Инга глянула в зеркало, Проверила ключи в кармане. Крикнула в глубину квартиры: "Мама, мы поехали." Потом отперла дверь и они - поехали.