 | |

ДЛЯ ЧЕГО НУЖНЫ ПИСАТЕЛИ?
Новая книга Кирилла Шишова "Варламовские тетради"
Сам автор отвечает на этот вопрос так: "Наверное, только для того, чтобы не просто
замечать, но и записывать закономерности добра на этой земле..."
Форма книги -- тетради, почти дневники, состоящие из стихов и прозы. Прозы не всегда
художественной, но всегда достоверной в деталях. Время действия -- три года: 2000, 2001,
2002. Место действия -- село, названное в честь основателя Верхне-Увельской слободы Варлаама
Красильникова, в ознаменование подвигов его. Герой -- человек.
В книге собраны размышления Кирилла Алексеевича о переломном времени. Времени, когда
одно изрядно истоптанное историей и историками тысячелетие сменяет новое, с иголочки,
без единого пятнышка и морщинки. Формальность -- от рождения легендарного человека, отсчитали
круглое число лет и объявили эту дату "миллениумом" -- линией перемены эпох.
Попробую выразить впечатления от прочитанного, назвав каждую часть в соответствии с
авторским замыслом.
ОТМИРАНИЕ ВЕКА
Век двадцатый у Шишова, как гроза, которая "уходит спешно, ругаясь, шамкая, ворча".
Уходит время, но еще не ушло. Рановато, рассматривать, препарировать как лабораторный
образец век, который побил все исторические рекорды по жестокости и безжалостности, по
количеству озарений гениев в науке и искусстве, по отрыву от колыбели человечества --
Земли. И берется лирический герой за ревизию окрестностей, того, что видно невооруженным
глазом: дома, ближнего леса, дороги, сада, друзей живых и ушедших. Особо пристальному
изучению подвергается время, выраженное в возрасте автора. Выводы -- один печальнее другого.
Одичавший Дом, простоявший полвека -- пол-сумасшедшего века -- без хозяина, с трудом
поддается приручению. То и дело проявляет норов, постоянно открывается разными гранями
своего неспокойного характера.
"Нам целый мир -- пустыня" - это о природе. Думал ли Александр Сергеевич,
что через неполные двести лет его слова обретут такую зловещую интерпретацию. Можно сколько
угодно созерцать по телевизору экологические катастрофы то на побережье Средиземного мора,
то в бразильской сельве, но когда лес, видный из окошка сельского дома, нездоров, поражен
какой-то хворью... Тут уже не до созерцания. Хочется встать, хочется вмешаться, хочется
крикнуть... Тем более, что гибнут самые что ни на есть российские деревья -- березы. Так
недалеко и до судьбы чеховского вишневого сада:
...вырубит топор ухарский
На топку символы Руси.
Кто-то скажет, что уж больно патетично, но больно и потому патетично.
Как трудно достаются в мире истины --
Семья и дом, и дети, и стихи,
Когда сопротивления бесчисленны
И так сладки и неги, и грехи...
Все чаще из круга знакомых и друзей уходит кто-то не сказав ни слова. И не окликнуть,
не попросить прощения, не вернуть ситуацю к началу пути. Возраст юности сменяет возраст
зрелости, возраст потерь и философского к ним отношения. Небольшой цикл стихотворений
так и называется "Возраст мудрости". В них -- не ответы, в них только поиск
направлений к возможным ответам на вечные вопросы. И отчаянный вскрик: "Жаль, когда
старики умолкают. Сам стариком становишься. Одиноким волком".
Большую часть первой тетради занимает венок сонетов "Поездка в Аркаим". Сонеты
-- любимая поэтическая форма автора. Строгость их формы сама призывает к строгости и ясности
мысли. Где как на на Аркаиме -- месте паломничества наших современников, в некоем прагороде,
построенном на месте щедро осиянном космической энергией размышлять о судьбе мира и века,
о путях человека и Человечества. Вывод неутешителен:
Распятия Природы на кресте
Мы жаждем, обуянные соблазном...
И эти -- уж не детские -- проказы
Откликнутся не мифом о Христе.
Казалось бы, дальше ехать некуда. Как говорила героиня пьесы Михаила Рощина: "Гиря
-- вот она -- в пол уперлася". Но художник тем и отличается от простого смертного,
что находит сразу несколько выходов из безнадежной ситуации. И находит, как настоящий
мужчина, -- в женщине:
О, Женщина -- владыка ритуала,
Искусства мать и дева красоты,
Природу на себя ты обменяла,
Самой Земли приняв в себя черты.
И с этой истиной не поспоришь.
НА РАЗВИЛКЕ
Новая тетрадь. Новое время. Развивая тему женщины, автор приходит к парадоксальной
параллели: закончился век -- умерла мама. Ее жизнь впитала в себя время, срослась с ним.
Эта параллель будет прослеживаться на протяжении всей тетрали. Прием довольно известный:
большое познается в малом. Но тут жизнь-перевертыш подбрасывает сюрприз. Одно-другое тысячелетие,
а уж тем более один-два века -- мгновение для планеты. Космос же человека необъятен. Так
что малое -- время, познается в большом -- в человеке.
А мамы не будет. Не будет
Теперь уж совсем. Навсегда.
Пусть март даже воды разбудит --
Замерзнет слезами вода.
А мама была молода,
И кто ее нынче осудит,
Что брак ее был безрассуден
И много принес ей вреда.
И дочь появилась в изгнаньи,
И сын в нищете родился,
И муж на войну, на закланье,
Ушел. И исчез. И иссяк...
Теперь -- все былое... А горе
Стоит, как и прежде, во взоре...
Вторая тетрадь почти полностью посвящена исследованию космоса человеческой души. Встречаются
там стихотворения на злобу дня: о Чернобыле и производственном объединении "Маяк",
о первом президенте России и о Гражданском форуме. В состав тетради даже включен вариант
предисловия к книге, в котором автор, рассуждая о глобальном значении России для человечества,
приходит к тому же -- единица важнее чем множество. "Родившись на стыке континентов
и веков, вышколенный истязанием духовной жажды целого, беру я в руки перо, чтобы поведать
самому себе смысл моей собственной судьбы, в которой влиты тщета родителей и учителей,
наставников и сотоварищей, соузников мрачных эпох и ревнителей поисков Совести и Чести..."
И новый поворот. Горе ухода матери трансформируется в Балладу о сумасшедшей матери-России
-- самое сильное и самое трагическое стихотворение книги:
Не покидают мать, когда больна,
Пусть даже сумасшедшая она,
Хотя она торгует лишь собой --
Схвати ее и уведи домой;
Печь растопи и тесто замеси --
Корми, но ни о чем не расспроси.
Пусть убежит без разума опять --
О подаяньи станет умолять --
Иди, подай и поцелуй ее,
И снова уведи в свое жилье.
И ночь и день ухаживай за ней --
И пусть пройдет еще не мало дней --
Любовь и нежность, верность и тепло,
Пусть станут для тебя, как ремесло.
.............................................................
Вот так, земляк, и нет иного нам,
Чем быть до смерти верным матерям...
Что еще сказать после этого? Все будет лишним.
ПОБЕДА НАД СОБОЙ
Но Кирилл Шишов находит новый путь. Новый и для него. Замечательный цикл из семнадцати
стихотворений "В твоей стране..." показывает нам нового поэта. Любовь и только
любовь может притушить горе, помогает обрести новый смысл жизни. Сонеты Шишова перекликаются
с сонетами Шекспира и Петрарки, Бальмонта и Северянина, со стихотворениями Юрия Живаго.
Как совпадают наши силуэты,
Когда свеча отбрасывает свет...
Рифмуются, как строчки у сонета,
Груди и впадин плавный силуэт.
Сопряжены вдвоем мильоны лет,
Как горы с небом на закате лета,
Мы сладко замираем от секрета
Гармонии, ища в себе ответ.
И в этой бесконечности контакта
Прохладной кожи, пальцев, рук и губ
Сама Природа с ей присущим тактом
Колдует только с теми, кто ей люб.
Она нас отбирает бессловесно
Какой-то сказкой близости чудесной...
Третья тетрадь вся о любви. Попадаются там случайные стихотворения о разном, но их
случайность только для того и нужна, чтобы мы -- читатели -- не забывали: временя меняются.
а любовь остается. Такой странный вывод, такой странный итог второго тысячелетия от Рождества
Христова, двадцатого века человечества, верящего в Иисуса из Назарета.
Не могу не отметить одно стихотворение из третьей тетради: "Голубиная стая"
-- еще одна парадоксальная аналогия:
...мы птицы,
Любим вольный и юный полет
И воркуем, коль время влюбиться,
Истлеваем, коль время придет...
Мы - не хищники, нрав голубиный,
И не очень большие творцы...
Высыхает отец возле сына...
И помет мечут в деда птенцы...
Книга захлопнута. Варламовские тетради перелистаны. Переходный период истории закончен.
Пришла пора настоящего осмысления. Интересно, сколько веков понадобиться, чтобы понять
прошедшее? Наивную попытку предпринял Кирилл Шишов: с налета, с наскока осознать что такое
жизнь. Этим занимались до него, этим будут заниматься после него. Но для этого и существуют
писатели. В этом их предназначение, что бы об этом не говорили.
Владлен ФЕРКЕЛЬ
|