Челябинский глобус. Титульная страницаИз нашей коллекции

 

Литература

Надежда Самоликова. СТИХИ

* * *

Не делайте резких движений.
В долину спускается осень.
Не смято водой отраженье.
Трава на коленях не просит.

Не надо пронзительных криков.
Ноябрь идет молчаливо.
Не стонет сырая калитка.
Не плачет озябшая ива.

Не надо саднящей тревоги.
Зрак неба закрыт облаками.
Дремлите на нашем пороге.
Мы скоро вернемся за вами.

* * *

У купола нет защиты,
Он хрупок и отрешен.
Он прячет молитвы чьи-то
Под свой полузримый шелк.
Когда замахнешься сверху,
Легче рассечь пополам.
Не зря, убивая церкви,
Стреляют по куполам.

* * *

За что-то спасибо, за что-то прощенья прошу. А что почему -- разобраться, наверно, не в силах ни я, когда строчки невнятные быстро пишу, ни кто-то еще, позабывший про собственных милых, когда он смеется над нами из темных углов, где нет ни икон, ни лампадок, ни ласковых слов.

Спасибо за все, и вина моя тоже во всем: что есть, чего нет -- виноваты не те, кто хранимы, а также не те, кто с рожденья ничем не спасен - они могут ранить, но сами тем больше ранимы. И кто-то ведь должен забрать их из темных углов, сказать им сначала тех самых неведомых слов...

Озноб подбирается к сердцу у черной черты. Подайте лампаду, я очень боюсь темноты.

* * *

Опусти ружье и патрон не трогай,
В нашу сторону даже и не смотри.
Ты своей дорогой -- не моей берлогой --
Проходи, мы заперлись изнутри.
Что-то нынче слишком ты вышел рано;
Верно, ищешь крохотного медвеша.
Убери капкан и не кличь Полкана --
Мы с Полканом старые кореша.
Вам семья медвежья -- запах шерсти свежей,
Ребятне забава и зимой тепло,
Будет чем потешить городских-заезжих,
Чтобы их от зависти пробрало...
Обойдем телка и не тронем ульи,
И малины хватит вот так лесной.
Уходи. Детишки мои уснули.
И забудь дорогу сюда весной.

* * *

Репенок-подкидыш в незнамо какие края,
Давно ли тебя оторвало от стебля репья,
Давно ли на плащ подхватил тебя ветер-колдун --
Ты в гриве его скакуна неприметный колтун,
Он срежет и сбросит на землю свалявшийся ком,
Где каждый расставил шипы и ни с кем не знаком,
Где каждый, согнувшись, хранит у корней, молчалив,
Волнистые пряди серебряных шелковых грив.

* * *

                      Дому N 17

(1)
Небольшое, с глазами позднего вечера,
Счастье несмело топталось у входа.
Хотелось плащом укрыть, уберечь его,
Словно за ним начиналась охота.

Негромко вошло, без улыбки, тихо,
В самом дальнем углу поселилось.
Не докучало ни всхлипом, ни чихом,
Не жаловалось и не хвалилось.

Все как всегда, но отныне в доме
Слышится запах позднего вечера.
Солнце заходит повсюду, кроме
Дома, где счастье живет человеческое.
                      апр. 2004

(2)
Счастье живет на чердаках и в подвалах,
Реже -- в чуланах, и никогда -- в залах,
Может оно обитать даже под ванною.
Счастье вообще штука довольно странная:
Жутко все время стесняется, прячется, кроется,
Если заметили - просит не беспокоиться.
Правы, кто утешается им без зрителей.
Счастье должно быть, но так, чтоб его не видели.
                      апр. 2004

(3)
Уж если и вот этот дом,
Облитый лунным серебром,
Застывшим на ночном морозе,
И двор, и снег дают такой
Хрустальный, неземной покой, --
Мы больше ничего не просим.

Уж если дом, и двор, и снег
(А вдалеке, как русла рек,
Переплетаются дороги),
То, значит, есть у мира край,
И здесь нестрашно умирать,
И нет причины для тревоги.
                      янв. 2004

(4)
Вдруг выглянуть в окно -- и не узнать свой город:
Январская метель пушистая, как шаль.
И в свете фонаря, окна и светофора --
Косматая земля, невидимый асфальт.
И замирает ночь о нарожденном годе,
И движется одно без музыки и слов:
Бесшумный снегопад -- так Бог на землю сходит
Под онемевший хор деревьев и домов.
                      март 2005

* * *

(Я знаю, этого не будет
И не бывало никогда).
Ночь наше озеро остудит,
И ни единая звезда
Дневного шума не разбудит.
В ночи слышнее поезда.

Угомонилась тень под лавкой,
Сапог клонится к сапогу,
Барбосу слышится: "Не гавкай",
На каменистом берегу
Сосна прикинулась чернавкой.
Я тихо полночь стерегу.

Вдали кричит свисток протяжный,
Несется нервный скоростной.
Мне было бы безумно страшно,
Когда б не спали за стеной
И не сопели носом влажно
Оберегаемые мной.

Им снятся ломкие березы,
Сырых грибов пахучий ларь,
Волна, скалистые утесы,
Сосновый костерок-бунтарь...
...В бездонной тьме гудят колеса.
На станции горит фонарь.

* * *

Ты меня все равно не бросай,
Даже если вдруг что-то случится,
Даже если мой поезд умчится,
Ты меня все равно не бросай.

Ты меня все равно не бросай,
Даже если ты счастье отыщешь,
Заживешь неприметней и тише,
Ты меня все равно не бросай.

Ты меня все равно не бросай,
Даже если вдруг станет спокойно,
Даже если умолкну покорно,
Ты меня все равно не бросай.

Ты меня все равно не бросай.
Вспоминай меня, жди меня, снись мне,
На кусочки портрет не кромсай,
Не сжигай мои горькие письма,

Даже если застынет роса
На том самом пригорке меж сосен,
И покажется -- я тебя бросил, --
Ты меня все равно не бросай.

ВСЕРЬЕЗ

Где пулеметный звукоряд
На оголенной штукатурке,
Мы в странные играли жмурки,
Страшней, чем раньше, во сто крат.

Дым, словно пыль, столбом с земли.
В кустах посвистывали пули.
Галила смерть, кружась вслепую.
Мы разбежаться не могли.

Когда закончила она
Неумолимую считалку,
Надвинулась тяжелым танком,
И стала громкой тишина.

Как быстро кончилась игра!
И как она нас всех поймала!
И что же, что же скажет мама,
Нас не дождавшись со двора?..

* * *

Две собаки пьют из бездонной лужи,
И глаза обеих намного глубже.
Отразившись в небе они лакают
То, что где-то названо облаками.
Все стоят и пьют, и дождю не верят.
Пусть хозяин уехал и запер двери,
И никто не знает тому причины,
Но его следы еще различимы.

* * *

Сбылось все, как предсказывал Мучитель: пришла весна, ушел у Иры муж, и мне в лицо сказали: "Замолчи ты!" и посмотрели в сторону к тому ж. Сбылись все недомолвки, все прогнозы и гороскопы, все дурные сны, все предостережения, угрозы -- ну словом, весь набор от сатаны. Но я в такую правду не поверю! Хотя смотрю, смотрю во все глаза, хотя и понимаю в полной мере -- уже поздняк давить на тормоза, хоть лампа на столе взорвалась с хрустом, с намеком на избыток и накал, пусть даже стало пусто, пусто, пусто! Не стану бить бокалов и зеркал. Пусть за окошком жутко воют волки, пусть чья-то тень крадется по плечу. А я сметаю со стола осколки и зажигаю старую свечу.

* * *

Я ночной часовой.
Я никому не свой.
С крыши гремит вода.
В струях меня не видать.
Мокрые сапоги.
Все, кто идет, враги,
В первую очередь -- дождь.
Дома тоскует дочь.
В будке моей сыч.
но
Я человек-часы.
Я не меняю шаг.
Так. Так. Так.
В ратуше скрипнул стул.
В булочной кот зевнул.
Дома погас свет.
Значит, меня нет.
но
Я ночной часовой.
С каменной головой
Я несу караул.
Тссс... Город уснул...

* * *

(Почему на Каменке нет ни одного камня,
почему Суздаль назвали Суздалем,
почему и где появились люди)

Людьми еще не пахло. Юный Бог
Сошел на землю новую под вечер.
Не мог уснуть, не омывая ног,
И потому спустился к тихой речке.

Невольно загляделся: красота!
Сидел на берегу, болтал ногами.
В густой тени ивового куста
С размаху налетел ступней на камень.

И стало очень тихо. Ветер смолк.
Дно речки помутилось от испуга.
Но Бог сказал: "Из камня будет толк",
И стал обломки ставить друг на друга.

Игры чудесней не было вовек.
Сужалась даль в проектах новых храмин.
И понял Бог, что нужен человек,
Чтоб оживить и возвеличить камень.

* * *

В луже бабкин платок.
Осень. Идет дождь.
Воет бабкин бульдог.
Воет бабкина дочь.

Двери подъезда настежь.
Ждут грузовой катафалк.
Бантики внучки Насти
Завязаны кое-как.

Внучка сжимает куклу,
Детства не узнает:
Бабкину серую руку,
Бабкин выцветший рот.

В комнатах пахнет лекарством.
Дочке несут нашатырь.
Начали к двери стекаться
Лица с соседних квартир.

Ждет грузовик у входа.
К шине прилип листок.
Лужи полны народа.
В луже бабкин платок.

...Настенька вышла замуж,
Бабкин бульдог подох.
Заперли бабкину залу.
Теперь в ней живет Бог.

* * *

Тане Васюковой
Там, в тумане, наверно, тепло.
Смутно мост блестит мокрым деревом.
В ожиданье дышать тяжело,
Все ежонка зову -- только где его...

Я до робких звезд простою,
Как старик, от тумана седой:
Может, теплую лапку свою
Ежик вложит в мою ладонь.

На всю ночь горят светляки,
Но я точно знать не могу:
Может, ждет он меня у реки,
Только я на другом берегу.

* * *

Зеленеет медь.
Тридцать лет в пути.
Я устал смотреть.
Землю не найти.

Утонул компас.
Сбиты якоря.
Забирают нас
В синий плен моря.

Судовой журнал --
"Одиссеи" брат.
Сам Улисс не знал
Этот синий ад.

Якорь не найти
Средь морской травы.
Тридцать лет в пути.
Тридцать лет мертвы.

* * *

                      А.А., Д.Т., О.Д. и др.

Что, детка, хочется погреться?
Что тянешь мокрые ладошки?
Урвать еще кусочек детства?
Собрать тепла хотя бы крошку?

В своих же пальцах тлеешь едко,
И лед стучит, а сердце тает.
Все это было детство, детка.
Настала юность. Холодает.

Оставив прежнюю гордыню,
К тебе тянусь и утешаю:
Возьми конфету, кофе стынет.
Не плакай. Ты уже большая.

* * *

Подкидыш, приемыш, уродец,
Чудак и чужак -- Кукушонок.
Что нынче пошел за народец!
Своим бы достать распашонок!
Еще и корми его -- глотку
Раззявил, гадалкино племя...
Ведь нет, чтоб сидеть себе кротко,
Уткнувши под крылышко темя.
Соседки по дубу шептались:
Недавно болтала Сорока,
Что будто принес тебя -- Аист!
Прогнать тебя надо с порога.

Уйди лучше сам, Кукушонок,
В неловкий неломкий осинник.
Твой плач одинок и не звонок.
На это тебя и растили:
Ты эхо грядущей печали,
Живи неприметной приметой,
Чтоб, мы, замерев, замолчали
В начале счастливого лета.

ТРИ КОЛЫБЕЛЬНЫЕ ДЛЯ БРАТА

(1)
Поезд шел в тумане и аукал,
Рельсы, словно четки, теребя.
Быть в ответе -- сложная наука,
Я же отвечаю за тебя.

Отвечаю, рельсы освещаю,
Бережно сквозь сумрак проношу.
Ничего взамен не получаю,
Ничего теперь и не прошу.

Все равно однажды всех спасенных
Бог положит в потайной карман.
А в вагонах люди дышат сонно.
Им и невдомек, что был туман.
                      сентябрь 2004

(2)
Вот такой вот за окнами ветер, мой брат,
Вот такая неласковость листьев.
Наша осень не дарит ни снов, ни отрад.
Улыбается месяц по-лисьи.

Наш октябрь скулит и скребется в стекло.
Наше солнце болит непрестанно.
Отучаться от света всегда тяжело,
Неумело прощаясь и рано.

Наши души не связаны, нет паутин,
Завтра снова не будет погоды.
Ты лети, мой листочек неровный, лети.
Может быть, долетишь до восхода.
                      октябрь 2005

(3) ТРЕТЬЯ КОЛЫБЕЛЬНАЯ БРАТУ
Наши посты уснули, вражьи прицелы глядят.
Их необъятная рать выросла из-под земли.
Я буду ловить все пули, плюнутые в тебя.
Ты даже не будешь знать, кто по тебе палил.

Наши леса сгорели, охотники близко трубят,
И озверевшая знать заполонила поля.
Я буду ловить все стрелы, пущенные в тебя.
Ты даже не будешь знать, кто по тебе стрелял.

Как долго тебя искали, заранее крест рубя!
И вот почерневшая чернь доски глазами жжет.
Я буду ловить все камни, брошенные в тебя.
Зачем тебе знать, зачем, кто тебя бережет?..
                      апрель 2005

* * *

Тот, кто первым повесит трубку,
не положит ее на рычаг.
Просто дернет нечаянно руку
и оставит трубку молчать.
Он уйдет в глубину квартиры
и опустит в ладони лоб,
так, как будто ему не хватило
то ли сил, то ли просто слов.

А второй будет в трубку слушать,
телефонный шнур теребить.
Не посмеет молчанья нарушить,
будет час молчать, может быть.
В телефоне стальные нервы,
за окошком вечер сырой.
И пока не очнется первый,
не повесит трубку второй.

 

[an error occurred while processing this directive]