300 ЛЕТ ТОМУ НАЗАД Ошеломляющее впечатление от картины забрасывает сразу в иное пространство, нежели привычная мастерская современного художника. Что же так удивляет? Размеры -- нет. У Павла Ходаева и больше были. Сюжет? Возможно и он. Странный для глаза современника, увиденный, словно сквозь увеличительное стекло, и превратившийся в живописное пиршество, он воспринимается как экзотический фрукт, как инопланетный организм. Иной ритм, иной темп, иное отношение к жизни, которые сразу прорываются в художественном языке живописца. Речь идет о копии картины фламандского художника XVII века Франса Снейдерса "Натюрморт с поваром и кухаркой, собаками и щенятами", выполненной челябинским художником Павлом Ходаевым. Это первый опыт художественного копирования в практике челябинских художников. Как чудесно смакует художник красоту, мощь, плоть жизни. Как он силен, эмоционален, чувственно многообразен, изощрен, тонок, хитроумен. В недрах далекого холодного промышленного города, не существовавшего еще на карте мира в XVII веке, повторилось рождение художественного явления, не чудо ли это? Нет времени для нас, как разграфленной, пронумерованной шкалы, нет времени для подлинного искусства и творческого постижения жизни. Есть мир, где собирается все подлинное, истинное, настоящее, где встречаются герои и персонажи всех времен и народов и находят общий язык и понимают друг друга. Но никакую классику нельзя восстановить как подлинник, даже если будут выдержаны все авторские ремарки и психологические контексты -- время нас изменило, и мы можем только показать, что мы -- другие и обнаружить при этом лишь потери или достижения. В любой копии, живой копии, будет пульсировать время сегодняшнего дня, с разными окрасами: удивления, иронии, или поиска истины. Копия не может не отличаться от подлинника, так как она естественным образом напитана эмоциональным переживанием самого копииста, и если художник -- копиист подлинен, то эта эмоция и энергия обязательно будут существовать и обнаруживаться. Копия Снейдерса производит такое сумасшедшее впечатление именно потому, что -- это иной, уже неведомый нам мир, а мы обнаруживаем в нем -- красоту, смыслы, мудрость, иронию, одним словом -- глубокий умный, гармоничный мир. Как целомудренно показана эротика, любовное томление, а чувственность здесь вплавлена как драгоценность, и все в целом, пробуждает собственную фантазию. Вот он карнавал жизни, мало изменившийся за прошедшие три столетия: Коснись случайно ты меня, и я отвечу легким поворотом... Поймай мой мягкий локоть, взгляни со сладострастьем мне в лицо и я пойму без слов, от чего так жарко дышит тело... Но мне так мало только жарких взглядов... Как изнывает мое тело и жаждет обладать тобою -- откроет всем растерзанное тело кабана, но лишь настолько, чтоб дать почувствовать, как вскрыта плоть моя. Как чувственны касания мои и как неявно ты мне отвечаешь в касаньях клюва цапли и твоей руки и легком повороте головы... А теплая, манящая впадина крыла опрокинутого лебедя, погибшего для жизни, но не для любви -- это теплота твоего лона и той таинственной ложбинки, что открыта взору и волнует┘ Какое странное совмещенье грубости и темной силы кабана и целомудренной верности лебедя. Две крайности объял великий живописец. Зачем он сопоставил принадлежащую небу птицу, как предел чистоты, красоты, грациозности, всего, что означает жизнь мечты, поэтическую грезу, и кабана -- плоть, кровь, грубость, топтание и бег, не поднимая головы, средь зарослей. Прихотливая воля художника свела их в одном пространстве и заставила символизировать предел любви возвышенной и предел плотского обладания. Расставленные как знаки, они очищены от реальных сопоставлений, и объемлют жизнь во всей ее полноте, в предельной полноте от края и до края, вбирая похотливые желания мужчины и тайные желанья и мечты женщины. От красоты павлина до малости пичуги неказистой. Павлин же, привлекая королевской роскошью хвоста, знаменует вечность этой темы, не случайно на его фоне разворачивается эта мистерия жизни. Человеку всегда нужны плоды, дичь для утоления голода желудка, красота -- для удовлетворения жажды глаз, но венец всему -- любовь и продолженье рода. В животном мире все честнее -- собака ощенилась -- и все утехи кончились, в мир людей вползает искушение и царствует соблазн, которые никто не в силах победить. Обладать такой картиной -- нужны силы недюжие, чтобы выдержать такой напор жизни, такой призыв к любви, к полноте жизни, к любованию этой жизнью. Эта немалохольность картины и темы -- большое испытание для нас сегодняшних, привыкших к размеренной, выверенной, почти бесчувственной жизни. Картина о масштабе жизненной хватки, жажде жизни, открытом обладании этой жизнью, о вкусе к ней, и многом настоящем, о чем мы уже успели забыть, хотя тема эта вечная и всегдашняя. Диалог Ходаева со Снейдерсом отчетливее прояснил привязанности современного художника, его полное соответствие мощи, силе, идеалам красоты, которая как философская категория, повышает и усиливает жизненное начало. И совершенно отчетливо показал -- современные художники также масштабно, вопреки обстоятельствам, чувствуют и ощущают жизнь, также сильны в возможностях выражения и эмоционального, и художественного порядка. Наталья КОЗЛОВА P.S. Для Павла Петровича Ходаева, известного челябинского живописца, художественное копирование Снейдерса единичный случай в практике, который правильнее назвать авторским парафразом оригинала, удаленного от прямого копирования и хранящегося в Дрезденской картинной галерее. Но не написать об этом художественном явлении было нельзя. К сожалению, обозреть это произведение невозможно, поскольку находится оно в частном собрании, но увидеть и ощутить гармонию и красоту живописи П. Ходаева мы сможем на его персональной выставке в Челябинской областной картинной галерее в марте 2003 г.